Она так волновалась, что путала все бумаги. Листочки со штампами разлетелись по старому дивану, и она все пыталась найти нужный. Торопилась, иногда хватаясь руками за виски: «Вот я опять все забыла, ты подожди…» Потом она вспоминала очередной эпизод долгой судебной тяжбы и рассказывала, начиная с той же фразы рефреном: «Про нас забыли, а мы родину защищали и надорвались».

07-04-2010. Наталья Чернова, "Новая газета". Анна Сидоровна Новосадова несколько лет в суде отстаивает права участниц войны, служивших в войсках ПВО Москвы. Ветеран войны Новосадова считает, что ей и еще 71 ее боевой подруге государство недоплачивает за войну. Правда, сейчас долги уменьшились — «девочки» умирают.

«Почему я не судилась в последний год? Так у меня псориаз обострился, и устала я очень. На него лекарства дорогие. А весной, когда солнце, на балкон выхожу и под солнцем сижу. Помогает…»

В ее двухкомнатной квартире легкое запустение. За стеклом «стенки» большая фотография — Анна Новосадова в молодости, к искусственному цветку в вазочке привязана георгиевская ленточка.

На кухне в майке сидит больной сын Толик. Он много лет пил, а потом тихо стал терять разум. Анна Сидоровна про свое неразумное дитя рассказывает с болью, потому что никому он больше, ее Толик, не нужен. И ей, соответственно, нельзя болеть. Иначе семья пойдет прахом. На прошлое вот празднование Дня Победы она поехала в гости к «девочкам», и за столом стало плохо. Потом, уже в больнице, оказалось, что это был инсульт. С тех пор, когда волнуется, забывает слова и очень нервничает.

Я спрашиваю про войну, и она рассказывает готовый сценарий фильма.

«Мне в 43-м было 19. Я устроилась на фабрику, шила маскхалаты для бойцов и в Академию Фрунзе ходила в госпиталь, ухаживала за ранеными. А в саду Мандельштама проходила военную подготовку. И в один день там сильный дождик был, я промокла. Пришла домой и заснула. Фабрика была рядом. У меня была мастер очень хорошая, прибежала, разбудила меня. А тогда было, что если опоздал больше, чем на 21 минуту, то все — тюрьма. И я побежала в военкомат: «Возьмите, говорю, меня в армию. Направьте, ради бога! Если вы меня не отправите, я приду и удавлюсь…» Меня военком пожалел и направил в батальон ПВО города. И стала я бойцом роты наблюдения, разведки и связи. Когда объявляли тревогу, мы с вышки смотрели, куда летят самолеты. А если бросали бомбу, мы передавали по рации, в каком районе бомбят. И туда ехали пожарные».

Я спросила, было ли страшно? Она ответила, что было. Когда на колокольне Новодевичьего монастыря приходилось дежурить. «Я как вниз гляну, а там кладбище монастырское и могила Аллилуевой белеет. Жуть какая-то…»

Война войной, а страхи детские.

Я пью чай из большой кружки, кружку некуда поставить, потому что, пока мы говорили, она разложила по столу все бумаги и фотографии. Свой жизненный путь. А сейчас она очень волнуется за итоги этого пути. Ей кажется, что государство их обесценило.

На следующий день она пошла к очередному генералу, и после у нее поднялось давление. Генерал, кстати, был участлив. Просто попросил изложить на бумаге суть проблемы. А разве можно написать про суть в словах: «Нас страна забыла и выкинула»…

«Ты не думай, что нам только эти деньги нужны. Нам справедливость нужна. Вот Ирине Павловне деньги не нужны — у нее очень благополучные дети. Но ты и у нее можешь спросить».

…Ирина Павловна Батурина живет в доме на Малой Грузинской (том самом, где жил Владимир Высоцкий). В благоустроенной квартире с любящими родственниками. Я иду к ней в гости и расспрашиваю про ту пору жизни. Она закатывает брючину на одной ноге и показывает шрамы, не зажившие за эти победные 65 лет: «Это меня на крыше фугас обжег». Потом она достает из маленького фибрового чемоданчика все свои ветеранские бумаги. Пачку поздравительных открыток от главы государства. «Вы понимаете, мне с детьми повезло. У меня зять очень хороший и внуки, и я никогда ни в чем не нуждалась. Но наши девочки… Вы знаете, некоторые так бедствуют… Просто плакать хочется. А война? Самое тяжелое было на вокзалах, когда мы эшелоны с ранеными встречали. Выгружали взрослых дядек из вагонов. А они тяжеленные, завшивевшие. Ремень через шею перекинешь, другой конец к нему, чтобы тащить. У меня с тех пор спина болит…»

Она улыбается смущенно — напоминать о своих заслугах неловко. А дочь Наталья, родившаяся спустя два года после Победы, жестко резюмирует: «Они все, поголовно после той службы стали инвалидами. Я с детства помню, как мама жаловалась на боли в спине, у нее позвоночник деформирован…»

Еще Ирина Павловна вспоминает, как дежурили на вышке, заготавливали дрова для города, сушили торф. И еще, как запретили праздновать в 45-м Новый год. А они в казарме не послушались и купили вина. И выпили за новое счастье. И как их ротный в первом в жизни хмельном состоянии застукал.

…Через день я еду к Вере Михайловне Пулькиной в госпиталь. Первая попытка визита не удалась — накануне случился сердечный приступ.

Сидим в больничном коридоре, и я слушаю еще одну историю. «Мне в 1943-м было 17 лет. Я окончила курсы санитарок и пришла в военкомат с подружкой. Стали проситься на фронт, а военком мне говорит: «Твой отец под Сталинградом воюет, а ты давай к мамке, домой. Нечего здесь делать». А я ему: «Вот вы меня не берете, а вдруг война кончится, и я повоевать не успею!..» И прям реву — так на фронт хочется. Он меня выгнал, но я через комсомольскую организацию в роты ПВО пробилась.

Направили в госпиталь, я почти сразу стала операционной сестрой. Отработаю сутки, приду в казарму, чуть не стоя засыпаю, а отдыхать некогда. То дежурить на вышку, то разгружать вагоны пошлют. А кормили нас плохо, и тогда девочки написали письмо Сталину. Письмо, видно, дошло, потому что всех, кто подписал, тут же отправили на фронт. А кормить стали хорошо — по боевым нормам, как солдат».

Родных детей у Веры Михайловны нет: «Я, видно, когда мы эшелоны с ранеными разгружали, все себе по женской части повредила. Но я вырастила племянницу мужа, она моя приемная дочь». И опять я спросила, что в этой тяжбе главное — восстановление справедливости или прибавка к пенсии? Вера Михайловна честно ответила, что деньги в принципе важнее. Проработав всю жизнь медсестрой, она получила в Белоруссии, где жила, звание «заслуженный работник здравоохранения» и достойную пенсию. А когда вернулась в Россию в 96-м, выяснилось, что здесь эти заслуги в денежный пенсионный эквивалент не конвертируются.

И их военное прошлое тоже в денежный эквивалент конвертируется в усеченном варианте.

Из открытки, полученной Ириной Павловной Морозовой ко Дню Победы:

«У вас — подлинных героев тех огненных лет — разные биографии. Но все прошли через горнило жестоких испытаний — выстояли и победили. Мы — в неоплатном долгу перед вами. Президент В.В. Путин».

В 2007-м, когда Ирина Павловна получила эту открытку от Верховного главнокомандующего, она, как и все ее боевые подруги, должна была уже как семь лет получать пенсию ветерана войны. Только в 2000 году бойцы МПВО призыва 1943 года получили статус ветеранов — участников войны. А до этого государство признавало ветеранами исключительно тех бойцов ПВО, кто проходил службу с 20 октября 1941 года по 1 апреля 1943-го — в этот период Москва была на осадном положении, и батальоны МПВО входили в состав действующей армии. А все мои героини начали служить позже, и вроде уже как в тылу, и еще масса аргументов находилась в нормативных документах, якобы соответствующих здравому смыслу, чтобы девочки из разведки ПВО Москвы на ветеранский статус претендовать не смели. Но они смели, и когда десять лет назад получили на руки ветеранские удостоверения, выяснилось, что статус им как большое одолжение предоставили, а положенную удвоенную (по возрасту и по инвалидности) пенсию — нет.

Сначала это казалось недоразумением — досадным и преодолимым. Когда выяснилось, что недоразумение имеет непреодолимую силу, — оскорблением.

Они сражались за Родину — ни малейшего сомнения в этом у них не возникало за долгую жизнь, а в судах им предъявляли даты осадного положения Москвы, в которые их служба не вписывалась и которые их ветеранство делали каким-то неполноценным. Ссылались на закон о ветеранах, перечисляя десяток статей и подпунктов, в которых разобраться — как китайский выучить.

Анна Сидоровна с подругами, а десять лет назад сил было больше, стали ходить по инстанциям. Не просто просить, а доказывать свою правоту. Их аргумент, как им казалось, был железным: согласно постановлению Госкомитета обороны, с июня 1943 года личный состав МПВО стали считать мобилизованным в Красную армию. Девчонок переодели в форму НКВД и перевели на казарменное положение. Но в военкомате их развернули, сославшись на то, что их батальоны находились в ведении НКВД, а из МВД РФ они получили ответ, что, «согласно архивным данным, бойцы МПВО по записям проходят как красноармейцы, а не милиционеры».

Еще они выяснили, что 1 августа 1992 года была выпущена директива, согласно которой кадровые части МПВО относятся к действующей армии, и значит — на вторую пенсию они точно имеют право. Чтобы доказать это, нужно судиться, чтобы судиться, в этой стране нужны железное здоровье и такие же нервы. Нет у них ни того, ни другого. Их самих уже за последние десять лет — с той самой поры, как Родина озадачила их второсортным ветеранством, — стало вдвое меньше.

Но это не единственный «неоплатный» долг. Шесть лет назад, когда оптимизировали льготы ветеранам, бывшим бойцам МПВО стали доплачивать по 600 рублей к пенсии, а позже выяснилось, что всем им, ставшим инвалидами, по Закону «О ветеранах» предоставляются права и льготы ветеранов войны, и доплачивать должны по 2000 рублей.

Анна Сидоровна написала тогда в разные газеты, вышли статьи. Московский городской военный прокурор Мулов подтвердил, что так оно и есть. Но правильную сумму стали начислять только с апреля 2006 года, а должны были с января 2005-го. Короче, за 15 месяцев Пенсионный фонд задолжал ветерану Новосадовой 21 тысячу рублей. И остальным «девочкам» задолжал тоже. Анна Сидоровна пошла в собес и Пенсионный фонд. Там разбираться и начислять деньги отказались. Тогда в начале 2006 года она подала в суд иск к Главному управлению Пенсионного фонда РФ № 2 по Москве и Московской области и Управлению соцзащиты населения Очаково-Матвеевского района с требованием перерасчета. Никулинский районный суд в удовлетворении иска отказал. Она подала кассационную жалобу. Московский городской суд постановил оставить жалобу без удовлетворения.

И еще она написала в Минздравсоцразвития. Ей развернуто пояснили в очередной раз, что на звание полноценного ветерана она и ее подруги могут не рассчитывать, а «дополнительные меры материальной поддержки труженикам тыла носят затратный характер… и бюджетом не предусмотрены».

Рассчитывать на то, что Анна Сидоровна продолжит тяжбу, не приходится — псориаз, сын Толик и последствия инсульта этот марафон прикончили.

Так что Пенсионный фонд может расслабиться и по счетам старухам не платить. На законных, отвоеванных в суде, основаниях. А через пару лет проблема и вовсе себя исчерпает. По причине физического отсутствия (т. е. смерти) потенциальных истцов.

P.S. Анна Сидоровна на днях позвонила с вопросом: «Ты мне, девочка, посоветуй: как дальше быть, судиться или без толку? Мне бы понять, как жить…»